Abstract: Public history declared its appearance in Russia in the beginning of the 21stcentury. Public history breaks its way through conflicts with state policy and historians. In Russia, the emergence of public history reveals the state’s desire to monopolize public space associated with the past. This new direction, consequently, cannot find a constructive dialogue with the state, society and professional historians in Russia. In Russia, the emergence of public history was a response to the desire of the state to monopolize the public space associated with the use of the past.
DOI: dx.doi.org/10.1515/phw-2018-11011.
Languages: Pусский, English, Deutsch
Публичная история заявила о своем появлении в России во втором десятилетии XXI века. Публичная история пробивает себе дорогу через конфликты в государственной политике и в среде ученых-историков. В России появление публичной истории стало ответом на стремление государства монополизировать публичное пространство, связанное с использованием прошлого. Новое направление пока не может найти в России конструктивный диалог с государством, обществом и профессиональными историками.
Три исторические субкультуры
Известный историк В.В. Согрин разделил всю современную отечественную историческую культуру на три субкультуры: народную субкультуру, отражающую восприятие истории массовым общественным сознанием, государственно-политическая субкультуру, рожденную при посредстве государственного заказа, научную академическую субкультуру, созданную профессионалами на основе документальных источников и научных дисциплинарных критериев. В.В. Согрин полагает, что признания заслуживает только третья субкультура исторического знания, и только ее можно называть исторической наукой, иными словами, настоящей историей.[1] Большая часть профессиональных историков в России поддерживает эту позицию, и считают, что только ученые-историки имеют право закрывать «белые пятна» в представлениях о прошлом в народной субкультуре и конструировать национальный исторический нарратив, способный, в свою очередь, создавать новую российскую идентичность.
Вызовы публичной истории
Вместе с тем, российская общественность внимательно прислушивается к прогнозам гуру в области публичной истории Джерома де Гру, Сержа Науре и др. Их часто приглашают в столичные университеты и исследовательские центры России. Интересующиеся вчитаются в вердикт признанного эксперта Д. де Гру профессиональному историку, который окружен, по мнению Д. де Гру, иллюзиями, отстаивает только собственные дефиниции, а его доступ к прошлому при использовании определенного набора дискурсивных практик ограничен и сводится к тому, что он изображает, в лучшем случае, неполную картину истории.[2] Надо признать, что это картина нового вызова историкам производит сильное впечатление, и заставляет их искать выход. В ответ на этот вызов рекомендуют выход историков из кабинетной жизни, обращение к обществу, масс медиа, а также участие профессиональных историков в новых социокультурных практиках.
Главная черта – политизация истории
Публичная история, как и любое другое поле истории, при общих глобальных признаках имеет национальные особенности. В России появление публичной истории стало ответом на стремление государства, начиная с 2001 года, монополизировать публичное пространство, связанное с использованием прошлого. Политику истории государство объясняет необходимостью поднять уровень патриотизма при помощи преподавания истории в школе, политической борьбой в области исторической памяти с внешними врагами и вытеснением неугодных взглядов и интерпретаций. По инициативе государственных институтов в рамках политики истории прекращается диалог между обществом и государством. Эти признаки служат, пожалуй, главными маркерами, отличительными чертами публичной истории в России. В условиях отсутствия диалога между государством и публичной сферой общества случаются серьезные конфликты вокруг навязывания школе единого учебника истории, установки исторических памятников, а также в области оценок деятельности таких исторических личностей как И.В. Сталин, Иван Грозный и др. По мнению Егора М. Исаева, в России «сегодня мы наблюдаем становление публичной истории как процесса переосмысления роли истории и историка в публичном пространстве, которое отчасти является результатом реакции на историческую политику, проводимую элитами».[3]
Социокультурные практики публичной истории
Публичная история в России стала развиваться в университетах. В шести российских университетах открыты магистерские программы публичной истории.[4] Первая программа была открыта в 2012 году в Московской высшей школе экономических и социальных наук (Шанинке). В русской части интернета работает «Портал публичной истории».[5] Первые специалисты в области публичной истории получили дипломы. Выпускники программ приобрели навыки и компетенции в области прикладной истории, современных медиа, инновационных процессов в российском и зарубежном образовании, а также широкого спектра гуманитарных специальностей. Они находят применение своим навыкам в качестве учёных-исследователей, специалистов в социально-культурной сфере, в музейном деле, а также в органах государственного и местного управления, в туристическо-экскурсионных компаниях.[6] Однако положение публичной истории в России вызывает тревогу у многих историков. Л.П Репина призвала российских историков исследовать не только содержания публичной истории, но и всю структуру отношений между научным и популярным знанием, системы форм и методов публичной репрезентации прошлого, а также специфические процессы трансляции научного знания в новых медиа.[7] И.М. Савельева написала 14 декабря 2017 на своей станице в «Фейсбуке», что недавнее выступление в Москве президента Международной ассоциации публичной истории Сержа Нуаре дало повод подумать о положении публичной истории в России, где все публичные профессии находятся в плачевном состоянии: нет профессиональных сообществ, нет журналов, мало образовательных программ.[8]
Следовательно, публичная история в России – это большое поле деятельности, далеко выходящее за принятые на Западе определения этого движения. Если в США публичную историю понимают, как подход, развивающий совместное изучение истории профессионалами и непрофессионалами при сохранении широкого диалога с государством, то в России новое направление пока не может выйти на конструктивный диалог с государством, обществом, и даже профессиональными историками. Слишком разнонаправленными получаются сегодня попытки передать снизу новые идеи и интерпретации истории полезные обществу, и давление на историю сверху.
_____________________
Литература
- Savelieva, Irna. ‘Public History’ as a Vocation. Basic Research Program. Working Papers. Moscow: National Research University Higher School of Economics. WP BRP 34/HUM/2013.
- Исаев, Е.М. Публичная история в России: научный и учебный контекст формирования нового междисциплинарного поля, Вестник Пермского университета 2016. История. Выпуск 2(33). С.7-13.
- Sogrin, Vladimir, V. “Three Historical Subcultures in Post-Soviet Russia.” Russian Education and Society 56, no. 5. (2014): 15–40.
Ссылки в Интернете
- Образовательные программы в российских университетах http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (Дата обращения 18.01.2018).
- Портал публичной истории http://rupublichistory.ru (Дата обращения 18.01.2018).
_____________________
[1] Согрин, В.В. Три исторические субкультуры в России, Общественные науки и современность 3(2013), С. 92.
[2] Jerome De Groot, Consuming History: Historians and Heritage in Contemporary popular culture (London and New York: Routledge, 2009), 1.
[3] Исаев, Е.М. Публичная история в России: научный и учебный контекст формирования нового междисциплинарного поля // Вестник Пермского университета. 2016. История. Выпуск 2(33). С. 10.
[4] Образовательные программы в российских университетах http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (Дата обращения 18.01.2018).
[5] Портал публичной истории http://rupublichistory.ru (Дата обращения 18.12.2017).
[6] Образовательные программы в российских университетах http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (Дата обращения 18.01.2018).
[7] Репина, Л. П. Наука и общество: публичная история в контексте исторической культуры эпохи глобализации // Ученые записки Казанского университета. 2015. Том 157. Кн. 3. С. 65.
[8] См.: https://www.facebook.com/irina.savelieva.773 (Дата обращения 18.01.2018).
_____________________
Image Credits
Russia_2921 – open wide … © Dennis Jarvis via Flickr
Recommended Citation
Khodnev, Alexander: Публичная история в России: какая она? In: Public History Weekly 6 (2018) 2, DOI: dx.doi.org/10.1515/phw-2018-11011.
Public history declared its appearance in Russia in the beginning of the 21stcentury. Public history breaks its way through conflicts with state policy and historians. In Russia, the emergence of public history reveals the state’s desire to monopolize public space associated with the past. This new direction, consequently, cannot find a constructive dialogue with the state, society and professional historians in Russia. In Russia, the emergence of public history was a response to the desire of the state to monopolize the public space associated with the use of the past.
Three Historical Subcultures
Famous historian Vladimir V. Sogrin divided the entire present Russian historical culture into three subcultures: a popular subculture reflecting the perception of history through a mass public consciousness, a state-political subculture born through a state order, and a scientific academic subculture created by professionals based on documentary sources and scientific disciplinary criteria. V.V. Sogrin believes that only the third subculture of historical knowledge deserves recognition and should be called a historical science, in other words, a true history.[1] Most of the professional historians in Russia support this position. They believe that only historians have the right to close the “white spots” in people’s past subculture and possess the ability to construct a national historical narrative that, in turn, can create a new Russian identity.
Challenges of Public History
At the same time, the Russian public attentively listened to the forecasts of famous gurus in the field of public history, such as Jerome de Groot, Serge Noiret and others. They are often invited to the capital’s universities and research centers in Russia. Those who are interested have read the verdict of the recognized expert Jerome de Groot. According to de Groot, the professional historian is surrounded with illusions, clinging self-definitions and his personal access to the past. By using a certain set of discursive practices, the historian is limited to what de Groot depicts as, at best, an incomplete picture of history.[2] It must be admitted that this concept poses a new challenge for historians to make a strong impression and pressure them to look for a way out. In response to this challenge, historians are recommended to leave the cabinet life, to appeal to society, the media, as well as to participate with professional historians in new sociocultural practices.
The Main Feature Is the Politicization of History
Public history, like any other field of history with common global characteristics, possesses national features. In Russia, the emergence of public history was a response to the state’s desire, since 2001, to monopolize the public space associated with the past. The state explains that the policy of history needs to raise the level of patriotism at schools. It should be done through the teaching of important historical events that exemplify political struggles in the field of historical memory with external enemies while, at the same time, removing objectionable views and interpretations. At the initiative of state institutions, a dialogue between society and the state has been terminated in this historical policy framework. These signs serve, perhaps, as the distinctive features of public history in Russia. In the absence of a dialogue between the state and the public sphere of society, there are serious conflicts around the imposition of a unified history textbook in schools, the installation of historical monuments, as well as the assessment of the actions of historical personalities such as Joseph V. Stalin, Ivan IV (Ivan the Terrible) and others. In the opinion of Yegor M. Isaevin Russia “today we see the formation of public history as a process of rethinking the role of history and the historian in public space, which is partly the result of a reaction to the historical politics pursued by elites”.[3]
Sociocultural Practices of Public History
Public history in Russia began to develop in universities. Master’s programs in public history have been opened in six Russian universities.[4] The first program was opened in 2012 at the Moscow Higher School of Economic and Social Sciences (Shaninka). In the Russian part of the Internet there is a “Public History Portal”.[5] The first specialists in the field of public history received diplomas. Graduates of these programs acquired skills and competencies in the field of applied history, modern media, innovative processes in Russian and foreign education, as well as in a wide range of humanitarian fields. They find relevance of their skills as research scientists, specialists in the socio-cultural sphere, in the museum business, in state and local government bodies, as well as in tourist-excursions.[6] However, the position of public history in Russia is of concern to many historians. Lorina P. Repina urged Russian historians to explore not only the content of public history, but also the entire structure of the relationship between scientific and popular knowledge, the system of forms and methods of public representation of the past, as well as the specific processes of translating scientific knowledge into new media.[7] Irina M. Savelieva wrote on December 14, 2017 on her Facebook page that the recent appearance in Moscow of the President of the International Federation for Public History, Serge Noiret, gave reason to think about the condition of public history in Russia, where all public professions are in a deplorable state: there are no professional communities, no magazines and few educational programs.[8]
In the end, public history in Russia is an immense field of activity, far beyond the definitions of this movement found in the West. In the United States, public history is an approach that creates a joint study of history by professionals and nonprofessionals in order to maintain a broad dialogue with the state. In Russia, on the other hand, this approach cannot yet enter a constructive dialogue with the state, society and professional historians. Unfortunately, the attempts to convey new ideas and interpretations of history useful to society from below and pressure on history from above are too multidirectional today.
_____________________
Further Reading
- Savelieva, Irna. ‘Public History’ as a Vocation. Basic Research Program. Working Papers. Moscow: National Research University Higher School of Economics. WP BRP 34/HUM/2013.
- Isaev, Yegor M. “Publichnaya istoriya v Rossii: nauchnyj i uchebnyj kontekst formirovaniya novogo mezhdisciplinarnogo polya.” Vestnik Permskogo universiteta 33, no.2 (2016): 7-13.
- Sogrin, Vladimir, V. “Three Historical Subcultures in Post-Soviet Russia.” Russian Education and Society 56, no. 5. (2014): 15–40.
Web Resources
- Educational Programs in Russian Universities: http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (last accessed January 2018).
- Portal of Public History: http://rupublichistory.ru (last accessed 18 January 2018).
_____________________
[1] Vladimir Sogrin, “Tri istoricheskie subkul’tury v Rossii,” Obshchestvennye nauki i sovremennost 3 (2013): 92.
[2] Jerome De Groot, Consuming History: Historians and Heritage in Contemporary popular culture (London and New York: Routledge, 2009), 1.
[3] Yegor M. Isaev, “Publichnaya istoriya v Rossii: nauchnyj i uchebnyj kontekst formirovaniya novogo mezhdisciplinarnogo polya,” Vestnik Permskogo universiteta 2, no.33 (2016): 10.
[4] Educational Programs in Russian Universities: http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (last accessed 18 January 2018).
[5] Portal of Public History:http://rupublichistory.ru (last accessed January 2018).
[6] Educational Programs in Russian Universities: http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (last accessed 18 January 2018).
[7] Lorina P. Repina, “Nauka i obshchestvo: publichnaya istoriya v kontekste istoricheskoj kul’tury ehpohi globalizacii,” Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta 157, no.3 (2015): 65.
[8] Sm.: https://www.facebook.com/irina.savelieva.773 (last accessed 18 January 2018).
_____________________
Image Credits
Russia_2921 – open wide … © Dennis Jarvis via Flickr
Recommended Citation
Khodnev, Alexander: Public History in Russia: What Is It? In: Public History Weekly 6 (2018) 2, DOI: : dx.doi.org/10.1515/phw-2018-11011.
Mit dem 21. Jahrhundert findet die Public History Verbreitung in Russland. Dabei gerät sie wiederholt in Konflikt mit der Regierung und etablierten HistorikerInnen. Zugleich verdeutlicht ihr Auftreten in Russland den staatlichen Monopolanspruch über jeglichen, mit der Vergangenheit assoziierten öffentlichen Raum. Die junge Disziplin kann folglich weder mit der Regierung, der Gesellschaft noch mit den HistorikerInnen in einen konstruktiven Dialog treten.
Drei Subkulturen
Der berühmte Historiker Vladimir V. Sogrin unterteilt die gegenwärtige Geschichtskultur Russlands in drei Subkulturen: eine populärwissenschaftliche, die der Geschichtswahrnehmung der breiten Öffentlichkeit entspricht; eine staatspolitische, die durch die Staatsordnung bestimmt wird; und die wissenschaftlich-akademische Subkultur der HistorikerInnen, die sich auf Quellen und wissenschaftliche Kriterien stützt. Sogrin vertritt die Ansicht, dass nur letztere Anerkennung finden und als Geschichtswissenschaft – als wahre Geschichte – bezeichnet werden kann.[1] Die Mehrheit der russischen HistorikerInnen teilt diese Auffassung. Sie glauben, nur akademische HistorikerInnen besäßen das Recht und die Eignung, die “weißen Flecken“ im Geschichtsbild der Bevölkerung zu füllen und ein nationales Geschichtsnarrativ zu schaffen, auf dem eine neue russische Identität gründen könnte.
Herausforderung Public History
Gleichzeitig finden die Vorhersagen bekannter VertreterInnen der Public History, wie Jerome de Groots, Serge Noirets und anderer, große Beachtung in der russischen Öffentlichkeit. Sie werden häufig an die Moskauer Universitäten und Forschungseinrichtungen Russlands eingeladen. Interessierte kennen die Aussagen des anerkannten Experten Jerome de Groot, der akademischen Historikern bescheinigt, von Trugbildern umgeben zu sein und an eigenen Definitionen und Zugängen zur Vergangenheit festzuhalten. Durch die Verengung auf einige bestimmte diskursive Praktiken, seien HistorikerInnen beschränkt auf ein, so de Groot, bestenfalls unvollständiges Bild der Vergangenheit.[2] Dieser Vorwurf stellt eine neue Herausforderung für HistorikerInnen dar, diese Ansichten zu widerlegen. Es wird ihnen empfohlen, ihren Elfenbeinturm zu verlassen, Gesellschaft und Medien anzusprechen und mit anderen HistorikerInnen an neuen soziokulturellen Praktiken teil zu haben.
Hauptmerkmal: Politisierung der Geschichte
Die Public History weist, wie viele andere Teildisziplinen der Geschichte mit globalen Bezügen, nationale Merkmale auf. In Russland verbreitete sich die Public History insbesondere in Reaktion auf das seit 2001 zu beobachtende staatliche Bestreben, jeglichen mit der Vergangenheit assoziierten öffentlichen Raum zu dominieren. Staatliche Organe lassen verlauten, dass durch eine Geschichtspolitik der Patriotismus an den Schulen gestärkt werden müsse. Es sollten bedeutende historische Ereignisse unterrichtet werden, die beispielhaft für politische Kämpfe mit äußeren Feinden um das historische Gedächtnis seien und zweifelhafte Ansichten und Interpretationen verdrängen würden. Der Dialog zwischen Staat und Gesellschaft in diesem Bereich wurde staatlicherseits abgebrochen. Dies scheint das Erkennungsmerkmal der Public History in Russland zu sein. Durch den abgebrochenen Austausch zwischen Staat und Öffentlichkeit kommt es zu ernsthaften Konflikten um die Einführung eines einheitlichen Geschichtsbuchs in den Schulen, die Errichtung historischer Monumente und die Bewertung historischer Figuren wie Joseph V. Stalins, Ivan des Schrecklichen und anderer. Laut Yegor M. Isaev beobachte man in Russland das “Entstehen einer Public History, die neu über die Rolle der Geschichte und des Historikers in der Öffentlichkeit nachdenke, und sich zum Teil in Reaktion auf die Geschichtspolitik der Eliten herausgebildet“ habe.[3]
Soziokulturelle Praktiken der Public History
In Russland entwickelte sich die Public History an den Universitäten, von denen inzwischen sechs entsprechende Masterprogramme eingerichtet haben.[4] Der erste Public History Master wurde 2012 an der Moskauer Hochschule für Wirtschaft und Sozialwissenschaften (Shaninka) eingeführt. Es gibt das russischsprachige Internetportal “Public History Portal“.[5] Die ersten Studierenden haben in Public History graduiert. Die AbsolventInnen haben sich Wissen aus den Bereichen der angewendeten Geschichte, modernen Medien, innovativer Entwicklungen im russischen und ausländischen Bildungswesen sowie vieler weiterer humanistischer Gebiete angeeignet. Sie arbeiten in der Forschung, im sozialen, kulturellen oder musealen Bereichen, in Regierungsinstitutionen, für die Lokalverwaltung oder im Tourismusbereich.[6]
Viele HistorikerInnen debattieren über die Rolle der Public History in Russland. Lorina P. Repina rief russische HistorikerInnen dazu auf, sich nicht nur mit den Forschungsgegenständen der Public History, sondern auch mit der gesamten Struktur, den Zusammenhängen zwischen wissenschaftlichem und populärem Wissen, den Formen und Methoden der Vergangenheitsrepräsentation und mit dem Übertragungsprozess von Fachwissen in neue Medien zu beschäftigen.[7] Irina M. Savelieva schrieb am 14.12.2017 auf ihrem Facebook-Account, der Moskaubesuch Serge Noirets, des Vorsitzenden der Internationalen Public History Vereinigung, gebe Anlass, über die Situation der Public History in Russland nachzudenken, angesichts der Tatsache, dass es keine professionelle Community, keine Fachmagazine und nur wenige Bildungsangebote gebe.[8]
Abschließend lässt sich feststellen, dass die russische Public History ein breites Betätigungsfeld darstellt, welches weit über die westliche Definition der Public History hinausreicht. In den Vereinigten Staaten ist die Public History eine von HistorikerInnen und LaiInnen gemeinsam betriebene Geschichtsforschung, um einen Dialog mit dem Staat aufrechtzuerhalten. In Russland dagegen kann die Public History bisher weder mit dem Staat, der Gesellschaft, noch mit professionellen HistorikerInnen in einen konstruktiven Dialog treten. Leider weisen die Bestrebungen, neue Ideen und Geschichtsverständnisse in die Gesellschaft einfließen zu lassen, und der Druck “von oben“ auf die Geschichte noch in zu unterschiedliche Richtungen.
_____________________
Literaturhinweise
- Savelieva, Irna. ‘Public History’ as a Vocation. Basic Research Program. Working Papers. Moscow: National Research University Higher School of Economics. WP BRP 34/HUM/2013.
- Isaev, Yegor M. “Publichnaya istoriya v Rossii: nauchnyj i uchebnyj kontekst formirovaniya novogo mezhdisciplinarnogo polya.” Vestnik Permskogo universiteta 33, no.2 (2016): 7-13.
- Sogrin, Vladimir, V. “Three Historical Subcultures in Post-Soviet Russia.” Russian Education and Society 56, no. 5. (2014): 15–40.
Webressourcen
- Educational Programs in Russian Universities: http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (letzter Zugriff: 18.01.2018).
- Portal of Public History: http://rupublichistory.ru (letzter Zugriff: 18.01.2018).
_____________________
[1] Vladimir Sogrin, “Tri istoricheskie subkul’tury v Rossii,” Obshchestvennye nauki i sovremennost 3 (2013): 92.
[2] Jerome De Groot, Consuming History: Historians and Heritage in Contemporary popular culture (London and New York: Routledge, 2009), 1.
[3] Yegor M. Isaev, “Publichnaya istoriya v Rossii: nauchnyj i uchebnyj kontekst formirovaniya novogo mezhdisciplinarnogo polya,” Vestnik Permskogo universiteta 2, no.33 (2016): 10.
[4] Educational Programs in Russian Universities: http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (letzter Zugriff: 18.01.2018).
[5] Portal of Public History: http://rupublichistory.ru (letzter Zugriff: 18.01.2018).
[6] Educational Programs in Russian Universities: http://rupublichistory.ru/edu/edum.html (letzter Zugriff: 18.01.2018).
[7] Lorina P. Repina, “Nauka i obshchestvo: publichnaya istoriya v kontekste istoricheskoj kul’tury ehpohi globalizacii,” Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta 157, no.3 (2015): 65.
[8] Sm.: https://www.facebook.com/irina.savelieva.773 (letzter Zugriff: 18.01.2018).
____________________
Abbildungsnachweis
Russia_2921 – open wide … © Dennis Jarvis via Flickr
Übersetzung
Maria Albers (maria.albers /at/ hotmail. de)
Empfohlene Zitierweise
Khodnev, Alexander: Merkmale der Public History in Russland. In: Public History Weekly 6 (2018) 2, DOI: : dx.doi.org/10.1515/phw-2018-11011.
Copyright (c) 2018 by De Gruyter Oldenbourg and the author, all rights reserved. This work may be copied and redistributed for non-commercial, educational purposes, if permission is granted by the author and usage right holders. For permission please contact the editor-in-chief (see here). All articles are reliably referenced via a DOI, which includes all comments that are considered an integral part of the publication.
The assessments in this article reflect only the perspective of the author. PHW considers itself as a pluralistic debate journal, contributions to discussions are very welcome. Please note our commentary guidelines (https://public-history-weekly.degruyter.com/contribute/).
Categories: 6 (2018) 2
DOI: dx.doi.org/10.1515/phw-2018-11011
Tags: History Politics (Geschichtspolitik), Public History, Russia (Russland)
Thank you Alexander Khodnev for such an important and challenging post that describes very well where public history is at stake in Russia –> like Na Li recently showed us for China in PHW. I wrote in my Facebook account today quoting your post that the Russian case -as far as public history is concern-, seems to be a lot about a bottom up history against the occupation of the public sphere by official narrative and, sometimes, “official academic history”. The control of the past and a systematic invention of tradition, seems to be a very important element of a nationalistic propaganda and is needed in authoritarian states to support the official narrative of who’s in power.
I think what you write is exactly what I noticed when, last December, I visited the 1917 centenary exhibition in Moscow in the State History Museum (still open up to February 28, 2018): the exhibition was not at all only about 1917 (February or October) but was dealing with the history of Russia and Soviet Russia till the mid-thirties through the NEP and planned economy… The narrative says also about the necessity to reorganize the country and stabilize it after the revolutionary chaos also thanks to the important role that the Cheka and the OGPU interpreted in supporting the reorganization of Soviet Society. One part of the exhibition is chronologically divided (few rooms dedicated to 1917), the second part is thematically divided and a lot of space is reserved for outstanding cultural achievements: theatre, cinema, music, architecture and also worker’s club, libraries and the building of a happy soviet society is showcased; developments in medical activities for the people (“a sound mind in a sound body” is mentioned) and the soviet welfare state are all tackled.
But what was really surprising was the overall concept and narrative about the revolution: all actors were great Russian patriots also the White opponents during the civil war but only when they were not following the political interests of the Entente or not directly supervised and supported by the UK: white and red were good Russians when they were genuinely fighting for mother Russia and not on behalf of somebody else. When dealing with the Soviet state in the ’20 and ’30, the exhibition’s narrative strongly underline the important social and economic achievements especially in infrastructure, industrialization etc.. We are faced with a great success story. The Gulag or the construction of a totalitarian state isn’t really part of that narrative, (for this you have to visit the Moscow Gulag history museum far away from the Red Square and the Kremlin). The purge where mainly made of few hundreds intellectuals obliged to emigrate outside the country. The construction of the Volga canal was an extremely important infrastructural success: that it had been built with the blood of thousands of political prisoners isn’t even mentioned (at least for what I understood from the few description available in English and following translations kindly offered by who came to visit the exhibition with me; here too the objects, pictures, maps and other materials where speaking by themselves: nothing was showcasing the purge or forced labour…). More impressive for the brilliant and coherent narrative about the 20’ and the ’30 was in 1937, the 9000 km flight by the ANT-20, a gigantic Russian airplane built to transport 72 passengers across the Atlantic. The words pronounced by Franklin Roosevelt when they landed in the USA is part of the very few captions in English available for foreign visitors: “you did more to bring Soviet and American people together than many politicians and diplomats could do in a decade”…. Important pasts like the soviet one, are made of technological, artistic and athletic successes!
So coming back to your very interesting post and after having seen this exhibition, I think I am understanding better what you write about the important role a kind of bottom up public history approach to the past could tell about Russian history and the soviet past during the 20 and the 30, even about the 1917 revolution. I understand better now, how this approach that can be applied in teaching activities, in museums and grassroots approaches to applied history activities and through the teaching of history in Russia. Saying this it seems clear that public history also spread through digital media, can generate conflicts between a more official “academic” history, the political leadership heroic vision of the Nation, and a more open and critical approach that, public history could offer to the Russian public. Put in this way, public history would be the best way to do history in Russia if I understood well what your definition of the history of Russian public history is all about.
Image Credentials: Russia_3339 – State Historical Museum, Sep 2009 (c) Dennis Jarvis (via Flickr).
Author’s Reply
For an English version, please, scroll down
Большое спасибо Сержу Нуаре за комментарий к моему тексту. На мой взгляд, моя идея понята верно. Публичная сфера в России развивается достаточно быстро за последние три десятилетия, а восприятие и включение истории в эту сферу также не стоит на месте. Все правильно сказано в комментарии С. Нуре и о различных попытках контроля сверху над темами и содержанием истории, которую должны поддерживать люди в России. Можно, правда, поспорить с тем насколько государство стало авторитарным в современной России. Все-таки в академическом мире истории поддерживается разнообразие взглядов, несмотря на попытки навязывания определенной сверху интерпретации истории.
Россия, действительно, отметив 100-летие революции 1917-1922 не завершила дискуссии на эту тему. Не было важных оценок, которые объединили бы общество и академическую историографию, недостаточно проведено обобщения исторического опыта. И Вы это уловили довольно точно, посетив музейную экспозицию. Во всех этих юбилейных мероприятиях было много политики и конъюнктурной пропаганды. Добавлю к этим наблюдениям, что российская политическая элита явно обижена современным отношением к ней на Западе. В апреле 2018 года появилась статья Владислава Суркова, выражающая это чувство глубокой обиды. Владислав Сурков, известный кремлевский идеолог, называет Россию «полукровкой», вступившей в полосу одиночества и отчуждения. Резюме статьи сообщает: «Россия четыре века шла на Восток и еще четыре века на Запад. Ни там, ни там не укоренилась. Обе дороги пройдены. Теперь будут востребованы идеологии третьего пути, третьего типа цивилизации, третьего мира, третьего Рима» [1]. Это звучит как ультиматум. Следовательно, по логике В. Суркова, надо поменять отношение и к истории. На мой взгляд, вот с этим конъюнктурным пониманием истории России с обидой на Запад столкнулся Серж Нуаре в Государственном историческом музее.
Теперь о том, какой может быть судьба публичной истории в России. Выступив на нескольких последних конференциях, я встречаю большой интерес к этой проблеме. Особенно много молодых историков подходили ко мне с вопросами, комментариями и желанием, просто, поговорить в кулуарах этих конференций. Во всех этих беседах заметно было разделение российского академического сообщества. Это тоже черта современной российской политики истории, в результате которой в последние годы появилось три новые организации историков. Министерство обороны и Министерство культуры поддерживает «Российское военно-историческое общество», выступающее с крайних патриотических позиций. Более взвешенной лини придерживается «Российское историческое общество». Последнее выступило после 2017 года с заявлением о намерении продолжить обсуждение трудных вопросов российской истории. Либеральных историков объединяет «Вольное историческое общество». Между сообществами существуют глубокие разногласия, принимающие подчас непримиримый характер. Существует также большая группа «наблюдающих» историков, многим из которых не нравится, что история попадает все больше в публичную сферу, а историкам необходимо на это реагировать и как-то участвовать в новых медиа. В этой ситуации, на мой взгляд, трудно ожидать, что академическая историография сможет помочь обществу по-настоящему разобраться с историей в России. В тоже время без участия академической историографии невозможно поднять публичную историю до важных общенациональных проблем. Боюсь, что в этом соревновании истории «сверху» и истории «снизу» никто не может победить. Необходим диалог, умение слышать и понимать, как в профессиональном сообществе историков, так в публичной истории.
Cноски
[1] Владислав Сурков. Одиночество полукровки (14+). 9 апреля 2018. URL.:
http://www.globalaffairs.ru/global-processes/Odinochestvo-polukrovki-14-19477/ (Дата обращения 4 июля 2018)
——————————–
Many thanks to Serge Noiret for commenting on my text. In my opinion, my idea is understood correctly. The public sphere in Russia is developing quite rapidly over the past three decades, and the perception and inclusion of history in this sphere also does not stand still. Everything is correctly said in S. Noiret’s commentary and on various attempts at control from above on the themes and content of history that people in Russia should support. It is possible, however, to argue with the extent to which the state became authoritarian in modern Russia. Still, the academic world of history maintains a diversity of views, despite attempts to impose interpretations of history from the top.
Russia, indeed, noting the 100th anniversary of the revolution of 1917-1922 did not complete the discussion on this topic. There were no important assessments that would unite society and academic historiography, there was insufficient generalized historical experience. And you caught it accurately by visiting the museum exposition. In all these jubilee events, there was a lot of politics and conjuncture propaganda. I will add to these observations that the Russian political elite is clearly offended by the contemporary attitude towards it in the West. In April 2018, Vladislav Surkov’s article appeared, expressing this feeling of profound resentment. Vladislav Surkov, a famous Kremlin ideologist, calls Russia “half-blood”, which entered the lonely and alienation zone. The summary of the article states: “For four centuries Russia went to the East and four centuries to the West. Neither there nor there she is not rooted. Both roads are passed down. Now ideologies of the third way, the third type of civilization, the third world, the third Rome will be in demand “[1]. This sounds like a challenge. Consequently, according to the logic of Vladislav Surkov, it is necessary to change the attitude towards history. In my opinion, Serge Noiret was confronted with this opportunistic understanding of the history of Russia with a bitterness towards the West in the State Historical Museum.
Now about what might be the fate of public history in Russia. Speaking at several recent conferences, I meet a lot of interest in this issue. Especially many young historians approached me with questions, comments and a desire simply to talk on the sidelines of these conferences. In all these conversations, the division of the Russian academic community was noticeable. This is also a feature of modern Russian politics of history, because of which three new organizations of historians appeared in recent years. The Ministry of Defense and the Ministry of Culture support the Russian Military Historical Society, which is acting with extreme patriotic positions. A more balanced line adheres to the “Russian Historical Society”. The latter came out after 2017 with a statement of intention to continue discussing the difficult issues of Russian history. Open-minded historians unite in “Liberal Historical Society”. Between the communities there are deep disagreements, which sometimes take an intransigent character. There is also a large group of “observing” historians, many of whom do not like the fact that history is getting more and more into the public sphere, and historians need to react to it and somehow participate in new media. In this situation, in my opinion, it is difficult to expect that academic historiography can help society truly understand the history in Russia. At the same time, without the participation of academic historiography, it is impossible to raise public history to important national problems. I’m afraid that in this competition of history “from above” and history “from below” no one can win. Dialogue, the ability to hear and understand, both in the professional community of historians and in public history, are necessary.
References
[1] Vladislav Surkov. Odinochestvo polukrovki (14+). 9 aprelya 2018. URL.:
http://www.globalaffairs.ru/global-processes/Odinochestvo-polukrovki-14-19477/ (Last accessed July, 4, 2018)